Анька, выходи!

Пернатый носорог


Над забором показалась сначала макушка, потом и вся голова. Это Анька. Она вечно стесняется заходить. Может провисеть на заборе полчаса, пока я её не увижу.
Я открыла калитку. Анька по-хитрому улыбалась и держала руки за спиной.
— Носорога знаешь? — спросила она.
— Кто его не знает!
— А с крыльями?
Аня выронила на траву толстую книгу. Быстро подхватила её, начала тереть обложку и сдувать пылинки.
К Аньке приехали родственники и подарили энциклопедию. Я хотела подержать её, но Анька сказала, что будет листать сама.
Она долистала до середины и ткнула пальцем:
— Вот!
Мы прочитали:
— Птицы-носороги. Получили своё название из-за больших длинных клювов...
Под каждой картинкой стояла подпись: токи, двурогий калао, рогатый ворон, удод...
Энциклопедия была красочной и блестящей. Казалось, удод вот-вот вспорхнёт со страницы. Я старалась не показывать, что завидую.
Ночью мне даже приснилось, как Анька кружится надо мной, размахивая крыльями. Я подпрыгиваю, тянусь к ней и никак не могу поймать…
На следующий день Анька, как всегда, повисла на заборе, но я сказала, что гулять не пойду. Мы всей семьёй собирались в заброшенный яблоневый сад.
Сад был на окраине деревни. Вокруг травы — по пояс. Папа шёл первым, протаптывая тропинку, мы — за ним.
За садом давно никто не ухаживал, и почти все яблони одичали. Наконец, мы увидели раскидистое дерево с крупными зелёными яблоками.
— Отличное место для привала! — сказал папа.
Мама достала термос и бутерброды. А я полезла на дерево, чтобы нарвать самых спелых яблок.
Вдруг ветка под моей ногой сухо затрещала и с хрустом отвалилась. Папа снял меня с дерева. На месте отвалившейся ветки чернело глубокое дупло, а внутри...
Это было получше всяких энциклопедий. Из дупла, пища и смешно открывая рты, на нас смотрели птенцы. Я сразу их узнала. Чёрно-белые пёрышки, рыжие хохолки в виде веера на голове, но главное, длинные узкие клювики!
Папа отыскал кусок проволоки и аккуратно примотал ветку на место. Мы собрали недоеденные бутерброды и отошли. Побоялись, как бы родители удодов, вернувшись, не испугались и не бросили гнездо.
На обратном пути я бежала не к дому, а к соседскому двору.
— Анька, выходи! — крикнула я.
Бишка, как обычно, оглушительно залаял.
— А ты видела носорога? — ехидно спросила я. И, дёрнув Аньку за хвостик, побежала, нет, полетела по улице. Анька бежала следом и никак не могла догнать.


Нора


— Я сейчас сварюсь, — сказала Анька.
Было так жарко, что даже до реки не дойти — превратишься по дороге в печёную картошку. Мы сидели в саду: Анька на пеньке под грушей, я — в плетёном гамаке, похожем на паутину.
— Дай покачаться, — попросила она.
— Иди в мои сети! — зашипела я, раскинув ноги и руки, как паук.
Анька стала меня щекотать. От смеха я вывалилась из гамака.
— Ой, смотри! — позвала я. — Как будто кто-то просверлил.
В сухой земле чернела дыра — круглая и ровная, размером с монету.
— Это что, нора? — спросила я.
Аня пожала плечами.
— Ты здесь живёшь, а не я! Кто тут у вас в деревне водится? Мыши? Змеи? Давай проверим!
— Может, не надо, — замямлила Анька.
— Боишься?! Мы — р-раз, и на дерево запрыгнем, если что.
— А как мы того, кто там, выманим? — спросила Анька.
Близко подходить не хотелось...
— Тащи лейку! — придумала я.
Вода в бочке смешно забулькала. На поверхность вырвались воздушные пузыри. С полной лейкой мы вернулись к норе.
— Лей, — распорядилась я.
— Сама лей, — решительно сказала Анька и отошла подальше.
Во рту стало сухо, как на полянке под грушей, но отступать было поздно. Я вытянула руку и начала поливать. Вода уходила и уходила, как в раковине.
Я осмелела и подошла ближе. Вдруг внутри что-то зашевелилось. Я отскочила. Анька уже сидела на дереве.
Сперва из дыры появились мохнатые лапы, а следом — тёмное бархатное туловище, в несколько раз больше норы, из которой вылезло.
На наш пронзительный визг прибежал папа, но паук уже скрылся в траве.
Гулять в шлёпках, а тем более босиком, по саду папа запретил. В эту сумасшедшую жару мы натянули носки и обули кеды.
Папа пошёл с инспекцией по саду.
В нескольких шагах от груши он нашёл точно такую же дыру.
— Будем ловить, — объявил папа, — несите банку и бумагу!
Я сбегала на кухню и вернулась с банкой из-под абрикосового варенья, которое мы только что съели, и с чистым листом.
— Пап, а бумага зачем?
— Напишем пауку, чтобы уносил свои восемь ног с нашего двора, — пошутил он.
Мы с Аней отошли подальше, но так, чтобы видеть, как папа будет укрощать чудовище.
Несколько секунд он поливал дыру из лейки, а потом накрыл банкой. Всё пошло по сценарию. Сначала высунулись лапы, следом крупное шерстяное туловище — и страшилище оказалось в ловушке.
Папа просунул лист, отрезав путь к отступлению, и перевернул банку.
— Идём! — скомандовал он нам.
Дмитрий Викентьевич был совсем не похож на учителя. Скорее, на старшеклассника. Гостей он явно не ждал и, увидев в дверях папу, меня, Аньку и паука, растерялся.
В школе он работал первый год — окончил университет и приехал в деревню строить карьеру. Это папе соседка Филипповна рассказала, которая следила за нашей операцией из-за забора. Она и посоветовала нести паука прямиком к учителю.
— Он их шибко любит, как кошек, — заявила Филипповна.
Дмитрий Викентьевич пригласил нас войти, взял банку и подошёл к окну. Взглянув на паука, он открыл крышку и посадил его себе на ладонь.
— Это южнорусский тарантул. Он хоть и ядовит, но нападает, только если ему опасность угрожает. И от укуса его не умрёшь. Но лучше всё-таки не связываться — отёк, зуд, реакция может быть всякой. Тарантулы в наших краях не редкость, но этим летом из-за аномальной жары их особенно много. Вы не первые мне свою добычу приносите.
Паук, дослушав своего спасителя, как будто очнулся и пополз по руке. Мы с Анькой опять завизжали.
Дмитрий Викентьевич открыл окно и смахнул тарантула в траву.
Домой мы возвращались уже в сумерках, и по дороге казалось: то там, то тут тёмными пятнами мелькают огромные мохнатые пауки.


Доказательство


— Идол в виде золотой бабы стоял посреди непроходимых болот. Если кто-то приближался к этому месту, он издавал оглушительный рёв, будто гремели сто раскатов грома. Атаман снарядил отряд из двадцати казаков, желая во что бы то ни стало отыскать золотое изваяние. Прошёл день, другой, третий, но ни один из тех, кто надеялся завладеть идолом, назад не вернулся...
Я боялась пошевелиться. Ночь не была тёмной: в августе звёзды светят ярко, мы сидели у костра. Но папа говорил таким зловещим шёпотом, что даже кончики ушей похолодели.
— Отдай моё сердце! – схватила я Аньку, чтобы отогнать собственный страх.
Она подскочила.
— Ну всё, пора по домам, — сказал папа.
— Расскажи ещё что-нибудь, папочка!
— Вон, сказка начинается! — показал он на костёр.
Огонь погас, но раскалённые угли ещё тлели, и в красно-серых осколках пламени непрерывно менялся узор. Все замолчали. Папа научил вглядываться в эти мерцающие огоньки. Каждый смотрел свою сказку.
Ночь окончательно накрыла деревню. Было холодно, и папа накинул на меня свой пиджак. Мы шли провожать Аньку.
— Пап, ну ещё одну историю!
— Что ж, слушайте! Раньше, когда здесь бушевало море…
— Море у нас в деревне! — хихикнула Анька.
— Не верите? Хотите, докажу?! Завтра идём за Лысогорку. Проведу вас через Климов овраг.
— Анька, выходи! — зашла я с утра за подружкой.
Через полчаса мы уже стояли перед зелёными зарослями. Трудно было поверить, что тут и есть вход в овраг.
— Ну что, готовы? — спросил папа. — Не спешить, друг друга из вида не терять, смотреть под ноги.
Мы нырнули в эту зелень и как будто оказались в другом времени. Узкое ущелье с крутыми боками уводило вглубь.
Мы шли друг за другом. Нащупывали, куда поставить ногу, чтобы не оступиться, не поскользнуться на влажных камнях. Было сыро, кое-где змейками бежали ручейки. Кругом торчали игольчатые веточки, как в книжках про динозавров.
— Это папоротник — одно из древнейших растений на земле, — сказал папа.
Сначала идти было трудно, приходилось даже забираться по каменным ступеням, как на картинках с водопадами.
Я крутила головой во все стороны. Большие валуны как будто заболели ветрянкой — на их серых спинах зеленели пятна мягкого мха. Засмотревшись, я наступила на что-то рыхлое, отскочила и почувствовала, что лечу.
Папа успел поймать меня и весь оставшийся путь крепко держал мою руку в своей, почему-то холодной, ладони.
Наконец идти стало легче. Овраг делался всё шире. Мы как будто оказались на дне высохшей давно реки.
— Ну что, юные палеонтологи, начинаем раскопки?!
Мы съели по яблоку и вслед за папой стали карабкаться по песчаному склону. Папа нашёл сухую палку и, разломав на части, выдал нам инструмент.
Каждый выбрал себе место, чтобы искать. Но что? Папа сказал, мы сразу поймём. И мы с Анькой принялись усердно ковырять песок.
— Смотри! — вдруг позвала меня Анька.
В руке у неё было что-то похожее на гильзу, только намного тоньше и как будто из камня.
— Нашли? — окликнул нас папа.
— Повезло — почти целый, — оценил он находку, — самый настоящий чёртов палец.
Анька в ужасе швырнула каменную гильзу на песок. Папа поднял её и сдул песчинки.
— Так их в народе называют. А по-научному — белемнит. Между прочим, раньше это живые существа были — моллюски, наподобие нынешних кальмаров. Только было это миллионы лет назад, а теперь мы находим их окаменелые раковины, понятно?
Мы с Анькой дружно кивнули.
— А кальмары где живут? — спросил папа.
— В море, — ответили мы хором.
— Ну вот, а я вам что говорил!
И мы снова принялись ковырять песок. Мне во что бы то ни стало нужно было найти чёртов палец, такой, как у Аньки, а лучше — ровнее и длиннее. Но он никак не находился...
Я бросила палку и разгребала песок рукой, пока что-то острое не кольнуло меня в ладонь.
Я вдруг, сама не ожидая, заплакала — чуть-чуть от боли, но больше, от обиды...
— Вот! — сунула я папе непонятный осколок, — чуть не порезалась.
Тут папа подхватил меня и начал подбрасывать!
— Эге-гей! — радостно прокричал он, приложив ладонь ко рту.
И овраг гулко откликнулся: «Эй, эй, эй!»
Я никогда не видела папу таким. Он обнимал меня, потом Аньку, потом снова меня.
— Невероятно! Моя дочь — прирождённый палеонтолог! Я искал его несколько лет, а ты откопала за полчаса!
— Да что это?! — не выдержали мы с Анькой.
— Самое настоящее доказательство того, что здесь было море! Акулий зуб!
От подступившего счастья я зажмурилась и вдруг ясно услышала, как шумят тяжёлые волны. А открыв глаза, увидела хищного птеродактиля, парящего в вышине.
— Смотрите, степной орёл! — поднял голову папа, — ищет, чем подкрепиться. И нам, пожалуй, пора. Мама наверняка заждалась.


Жуки задаром


— Во что сегодня играем? — спросила я Аньку. Она, как обычно, пожала плечами.
Стрелять по курицам из лука, который сделал папа, нельзя — соседка Филипповна нажаловалась вчера родителям. Только зря прутьев на стрелы наломали... Лазить в шалаш на сливу надоело, от колючих веток царапины на руках всё время чешутся.
И тут на глаза мне попалась целая батарея пузырьков. Мама перебирала бабушкину аптечку и выставила на крыльцо флакончики от просроченных лекарств: валокордин, настойка календулы, экстракт валерианы…
— Я знаю, что делать! — обрадовала я Аньку, сгребая в охапку ненужные склянки.
Вскоре под яблоней открылась научная лаборатория. Опыты решено было ставить на животных. Правда, мы не сразу придумали, на каких. На помощь пришла мама:
— Вон, жуков колорадских собирайте.
Противная обязанность превратилась в увлекательную операцию.
— Смотри, ещё один! — дёргала я Аньку. И маленький шарик с ножками и усиками брякался о дно консервной банки. Я шла позади с кастрюлькой из кукольной посудки и проверяла, чтобы на картошке не осталось ни одной прожорливой букашки.
Набрав кастрюлю колорадских жуков, мы принялись тщательно их сортировать. Полосатые, как маленькие арбузики, насекомые возились в стеклянных банках из-под варенья — маме даже их оказалось не жалко для оснащения нашей лаборатории.
Личинки мы запихали в пузырьки по цветам: маленькие серые, красные побольше и противные оранжевые толстяки. Кстати, на сортировку ушло больше всего времени. Пришлось даже делать обеденный перерыв, и я еле дождалась, когда Анька, наконец, вернётся из дома. Жуки всё время пытались сбежать из лаборатории.
— Вот напасть! — бурчала я, — как бабушка, когда снимала с листа перебирающую лапками букашку.
Папа сказал, что одна самка колорадского жука может отложить за лето тысячу яиц, и, если с вредителями не бороться, они сожрут весь урожай картошки и помидоров. Поэтому нам разрешили ставить любые опыты.
В ржавой миске отмокали листья картофеля, залитые водой. Каждый с обратной стороны был усыпан оранжевыми капсулами, похожими на мякоть апельсина, — яйца насекомых. Часть листьев лежала на доске — бывшей скамейке. Сверху мы придавили их стеклом от старого серванта.
Аня принесла высохшую гуашь, мы развели краску и добавляли в банки разноцветные реактивы — так назвал их папа.
Дня три мы не вылезали из-под яблони, прерываясь лишь на обед и поход на речку, пока материал для исследований не кончился...
Мы растерянно бродили по огороду, проверяя каждый картофельный куст.
— У нас же тоже картошка растёт! — сообразила Анька.
Но картофельная грядка во дворе у Ани оказалась совсем маленькой. Работы хватило лишь на день.
Печь куличи из песка и прыгать в резиночки по жаре не хотелось. Мы сидели и скучали.
Мама отнеслась к нашему расстройству со всей серьезностью:
— К соседям сходите!
Но идти к Филипповне после охоты на её кур было как-то неловко. Справа жил дед Яков, который давно ничего не сажал.
— Пойдём к Зайцевым, — предложила Анька. — Они нас пустят. Должны пустить…
Зайцевы — Анины дальние родственники — жили на другом конце деревни.
Взяв кастрюлю и консервную банку, мы отправились за жуками в надежде, что нам не откажут. С собой мы прихватили ведёрко яблок — для вознаграждения.
Калитку открыл высокий мужчина с чёрными усами.
— Андрей Николаевич, — мямлила Аня, — Мы это… Можно…
— Можно мы у вас жуков соберём? — набралась я смелости.
— Каких жуков? — брови Зайцева, почти такие же густые и чёрные, как усы, поползли вверх.
— Колорадских, — решительно сказала я.
— Зачем вам? — ещё больше удивился усатый. Но, спохватившись, широко распахнул калитку:
— А впрочем, заходите, заходите, девочки! Наши жуки — к вашим услугам.
— Большое спасибо! — обрадовались мы. — Это вам! — протянули мы хозяину яблоки — плату за жуков.
Новости по деревне разлетелись быстро. На следующий день по дороге на речку знакомые и не очень спрашивали, не надо ли нам ещё жуков и звали в свой огород.
А вечером пришла какая-то старушка и, не заметив нас под густой яблоней, стала упрашивать родителей.
— Пусть ваши девочки ко мне за жуками придут! Задаром! Я их сама грушами отблагодарю.
Но наша исследовательская лаборатория была закрыта. Вернее, перепрофилирована (так папа сказал) в завод лекарственных средств. Жуки нам были уже не нужны.


На голый крючок


Ещё утром у меня была самая обычная коленка. Но минуту назад мама раскрасила её бриллиантовым зелёным — так было написано на пузырьке. Я любовалась, как багровый бугорок запёкшейся крови красовался внутри изумрудного пятна.
— Ты, наверное, на велосипед теперь не сядешь, — подначивал папа, — придётся поездку в выходные отменить.
Всё утро он бегал со мной по улице, пока я училась крутить педали.
— Сама-а-а! — закричала я, когда он, наконец, отпустил велосипед, и тут же полетела в кусты.
— А вот и поедем! — Я обожала, когда папа брал меня с собой, и никак не могла пропустить такую встречу.
— Это далеко, километров двенадцать отсюда. Осилишь?
— А Аньке с нами можно?
— Куда же мы без твоей Аньки! Только предупреди, что ехать нам час — не меньше.
Всю неделю я тренировалась. Каталась на велосипеде по улице, пугая кур. Разворачиваться так и не получалось. Я останавливалась, переставляла тяжёлый велосипед, запрыгивала и ехала обратно.
Ранним утром, в субботу я, забежала за Анькой.
— Анька, выходи! — еле докричалась я.
Мы втроём отправились в соседний хутор, где жила папина тётка, Екатерина Ефремовна.
— Ей уже далеко за восемьдесят, — говорил папа, — Так что будь с ней повнимательнее, не тараторь, когда будем знакомиться.
Дорога и правда оказалась трудной. Половину пути пришлось идти пешком и катить велосипеды, потому что никакого асфальта не было. Колёса вязли в сухом песке.
— Вот мы и на месте, — объявил, наконец, папа.
«Хутором» оказались три покосившихся дома среди заросшего поля.
— Вот тут живёт тётя Катя, — показал папа на выцветший забор.
Мы вошли в открытую калитку.
— Ух, ты! — воскликнула я.
По двору важно расхаживали куры, но совсем не похожие на тех, что гуляли по нашей улице.
Мы словно попали на показ мод. Одна курица была как будто в штанах — лапы густо покрыты перьями. Другая — с длиннющим хвостом, как в платье со шлейфом. Была курица совсем без хвоста. С ирокезом. С голой шеей…
Я открыла рот, чтобы расспросить хозяйку про чудо-птиц, но куры гуляли сами по себе.
— Тёть Ка-тя, — позвал папа.
Никто не откликнулся. На двери дома молчаливо висел замок. Папа прошёл по огороду — никого. Позвал ещё раз.
— А вы чьих будете? — послышался глухой голос.
Из соседнего двора через забор нас с любопытством изучала старушка в пёстром платочке.
Папа представился. Старушка кивнула.
— Чего зря кричать, в лес Катерина ушла, за хворостом.
Папа присел в теньке, полируя краем рубашки стёкла очков. Мы с Анькой стали сшибать ногой фиолетовые головки татарника — у кого дальше улетит.
Прошло с полчаса, и вдалеке замаячила фигура. Она приближалась быстро. Сухая высокая старушка со смуглой, как будто прокопчённой, кожей бойко крутила педали велосипеда. На багажнике лежала пухлая вязанка хвороста.
Завидев нас, Екатерина Ефремовна заохала:
— Ой, ой, ой, мои хорошие! И давно вы тут забор стережёте? Да кабы я знала! Мне ведь не к спеху, так, помаленьку дрова на зиму запасаю.
Она резво спрыгнула с велосипеда и двинулась навстречу, широко раскинув руки для объятий.
— А это никак Юлечка? — прижала меня к себе морщинистой рукой тётя Катя.
— Здравствуйте, Екатерина Ефремовна! — громко отчеканила я.
— Ишь, какая звонкая, чего кричишь-то? Несушек моих распугаешь! — засмеялась она, — а я их, между прочим, из города выписывала! Пойдём, покажу моё богатство.
И бодрая старушка повела нас во двор.
— Видишь, вот это — Брама, — показывала на курицу в штанах Екатерина Ефремовна, — холодов не боится! А это голошейка — даже на насест запрыгнуть не может, летать совсем не умеет.
Екатерина Ефремовна рассказывала, как будто листала энциклопедию. Говорила про каждую так, что казалось — это не куры, а её собственные дети.
— Цыпочки мои! — приговаривала она, — я ведь одна здесь, не считая соседей. С курами не так тоскливо. Они поговорить любят, послушать, точнее. Только пшено им сыпь, они тут как тут. Ой! — всплеснула руками старушка, — соловья баснями не кормят. Заболталась я, а гости у меня голодные сидят.
Екатерина Ефремовна шмыгнула в сарай и вышла с удочкой.
— Я сейчас, мои хорошие. На славу вас угощу!
Она быстро зашагала вглубь сада. Мы — за ней.
Узкая тропинка перешла в деревянный мосток, который нависал над зеленоватой водой, поросшей камышами и кувшинками.
— Вот это да! — удивилась я, — собственное озеро!
— А ты как думала! — засмеялась Екатерина Ефремовна, — говорю же — богато живу!
Она натёрла крючок чесноком, ловко забросила удочку без всякой наживки и тут же вытянула крупного карася. Следом ещё одного и ещё.
— На голый крючок?! — изумилась я.
Екатерина Ефремовна снова засмеялась. Ручные они у меня, прикормленные. Я их угощаю — хлебом да кашей, а они меня.
Наловив с полведёрка, Екатерина Ефремовна пригласила нас в летнюю кухню.
Наспех почищенные караси громко шипели в чугунной сковородке. Брызги раскалённого масла летели в стороны.
Такой вкусной рыбы я, кажется, никогда не ела.
Вымакав белым хлебом сок от салата, мы с Анькой побежали рассматривать кур. Из старенькой кухни до нас долетали обрывки взрослого разговора.
— Не хочу я в город, Володя, душно мне там, тесно…


Красота — страшная сила


— Бумс!
Что-то щёлкнуло меня по носу.
— Ты чего? — толкнула я Аньку.
— Чего — чего? — удивилась она.
— Зачем кидаешься?
Анька уставилась так, как будто я спросила по-китайски.
— Я вообще-то... Ой! — Анька потёрла лоб и подняла с сарафана чёрную горошину.
Бальзамин, растущий неподалёку, начал обстрел без всякого предупреждения.
Полосатые шмели кружили над цветами и играли в прятки. Они хоть и были толстыми, ловко втискивались в сердцевину и на несколько секунд исчезали внутри.
Там, где бальзамин отцвёл, висели мохнатые мешочки. Анька потянулась, чтобы сорвать один, но подскочила и, взвизгнув, отдёрнула руку. Круглые семена разлетелись в стороны.
Мне стало любопытно, и я тут же повторила за ней. Схватив пальцами стручок, я завизжала от неожиданности.
— Они живые!
Созревшие коробочки — стоило до них дотронуться — взрывались! Они разбрасывали тёмные семена во все стороны и закручивались смешными колечками.
Я взяла два таких и нацепила на ухо, как клипсы. Анька собиралась повторить удачный фокус, но наряжаться помешал бабушкин оклик.
— Девочки-и, — позвала она с порога, — соберите-ка ноготки, пока жара спала.
Бабушка сушила все травы, которые только попадались ей на глаза, а зимой заливала их кипятком и пила пахучий отвар.
Лепестки ярко-рыжей календулы и правда оказались похожи на длинные накрашенные ногти. Мы с Анькой стали слюнявить их и делать маникюр, забыв о бабушкином задании.
Размахивая растопыренными пальцами, Анька вздохнула:
— Колец не хватает…
Не сговариваясь, мы принялись обматывать пальцы травинками. Белые и фиолетовые цветы клевера смотрелись как крупные перстни.
Под ногами рос разлапистый подорожник. Его листья прижимались к земле, а вверх торчали зелёные стержни, облепленные семенами. Они были гибкими, и мы с Анькой легко завязали их друг другу на руке. Шершавые браслеты царапали кожу, но были очень похожи на тот, что папа подарил маме на день рождения.
Теперь требовался эффектный макияж. Я вспомнила, как на днях ходила с жёлтым носом, понюхав лилию. Цветочная пыльца тут же густым слоем легла на веки. К янтарным теням Анька решила добавить себе рыжие веснушки, истыкав лицо стеблем чистотела.
— Видела бы ты себя в зеркало! — хохотала я.
Мы бегали по двору в поисках всего, чем только можно украситься.
На глаза попались крупные кукурузные початки с торчащими пучками каштановых волос. В этом году бабушка посадила её больше, чем обычно, и кукуруза тянулась длинным забором вдоль всего огорода. Пришлось попотеть, очищая гору початков. Листья отрывались с трудом, мягкие волоски липли к зёрнам, зато парики получились густыми и пышными. Мы дополнили их венками из колосков — оба сплела Анька. У меня почему-то не получалось.
— Где у вас грядка с луком? — подпрыгнула Анька, как будто вспомнила что-то невероятное.
— Не хватает локонов. Я колдовство знаю, — объяснила она, разделяя на полоски круглый край толстого лукового пера. Она засунула его в рот и забубнила сквозь зубы:
— Бабка, бабка, дай мне кудри! Бабка, бабка, дай мне кудри!
На свет Анька вытащила обслюнявленные зелёные завитки и заложила за ухо.
Когда образ был закончен, мы пошли показаться родителям.
Копну кукурузных волос украшали колосковые диадемы. У висков вились луковые локоны. На ушах висели бальзаминовые клипсы.
С жёлтыми от чистотела и цветочной пыльцы лицами, с оранжевыми ногтями, посаженными для прочности на клей с абрикоса, и в подорожниковых браслетах мы заявились домой.
Мама от восхищения всплеснула руками и села на кровать. Высоко подняв брови, она рассматривала нас, не в силах отвести взгляда.
— Красиво? — довольно спросила я.
— Страшно красиво!.. — процедила мама не своим голосом.
Вечером мы ели варёную кукурузу. И на следующий день тоже. И потом ещё несколько дней. И всем соседям отнесли.